Накануне главный детский онколог Минздрава Владимир Поляков раскритиковал отправку тяжелобольных детей на лечение за рубеж. “То, что люди уезжают за рубеж, – это дискредитация русской медицины, которая находится на очень высоком уровне. За этим стоит большая спекуляция, это касается, в частности, направления детей за рубеж, на лечение которых средства собирают фонды”, – заявил Поляков журналистам в рамках пресс-конференции.
С комментарием по поводу выступления Полякова выступил ведущий детский онколог Харли Стрит Клиник, доктор Стергиос Захарулис, часто работающий с российскими пациентами:
“Я согласен с тем, что паллиативный уход – разумная мера для неизлечимо больного ребенка, отказ от активного лечения может ограничить страдания ребенка. Проблема в том, кто и на каком основании признает ребенка инкурабельным, – это вопрос далеко не всегда прозрачен. Например, и опытный врач может не всегда знать о новых методиках, эффективных в данном конкретном случае.
По моему мнению, инкурабельным, т.е. неизлечимо больным можно считать ребенка, которому невозможно предложить никакую терапию, способную повлиять на состояние его опухоли. Иными словами, инкурабельный ребенок – это ребенок, которому невозможно помочь, а не ребенок, переживающий рецидив. В детской онкологии, – и это вам скажет любой онколог, – нет и не может быть общих положений о прекращении лечения. Каждый случай должен обсуждаться с семьей ребенка, и его родственники должны иметь возможность принять взвешенное решение.
Чем отличается наши методики лечения от тех, которых могут предложить в России? У меня было не так много российские пациентов, чтобы я мог делать какие-то серьезные выводы; я уверен, что мои российские коллеги профессиональны и талантливы. Тем не менее, я могу пояснить, что конкретно мы делаем здесь: мы предлагаем коллегиальный, междисциплинарный подход к сложным и редким онкологическим случаям, современную клиническую инфраструктуру и доступ к новейшим лицензированным медицинским препаратам.
В любой национальной системе здравоохранения, будь то Великобритания или Россия, вопрос о цене на лечение (в особенности – лечение сложных случаев) стоит очень остро, это естественно. Тем не менее, когда речь идет о детях, страдающих онкологическими заболеваниями, я считаю, что стоимость лечения не должна быть нашим главным аргументом: как врач я основываюсь на клинической целесообразности и выбираю то, что будет лучшим для каждого конкретного пациента.
Наконец, есть еще одна важная деталь. Исходя из того небольшого опыта общения с российскими пациентами, который мы приобрели, я вижу, что семьи не спешат возвращаться домой, в Россию, даже когда мы их прямо информируем о невозможности какого бы то ни было дальнейшего лечения, кроме паллиативного. Более того, некоторые рассказывают, что по ряду причин не смогут получить доступ к квалифицированному паллиативному уходу, что каждый раз ставит нас в неловкое положение”.
На заявление Полякова также откликнулось множество наших коллег. Вот комментарий Чулпан Хаматовой, соучредителя фонда “Подари Жизнь”:
“Не все виды лечения доступны в России, и мы знаем случаи, когда ребенку для полного выздоровления действительно было необходимо поехать лечиться в зарубежную клинику. Это те случаи, когда врачи в России разводили руками и уже ничего не могли предпринять. Например, около 75 детей в год, которым поставили диагноз – нейробластома нуждаются в проведении MIBG-терапии. Но такой вид лечения не проводят ни в одной клинике в России. ”
Ответ Лиды Мониавы, менеджера детской программы фонда помощи хосписам “Вера”:
“Во многих случаях российские медики действительно не могут помочь ребенку. Я знаю многих детей, которые были выписаны из российских больниц как неизлечимо больные, но до сих пор живы, потому что уехали на лечение за границу. Например, в больнице НПЦ в Солнцево лежала девочка Даша, которой делали операцию: оперировали остеосаркому, пытались сделать эндопротез, в итоге совершенно изувечили ногу бесконечными операциями. Начали собирать деньги, и девочка уехала в английскую клинику. С тех пор прошло уже года три. Даша жива и здорова, бегает, гуляет, и все у нее хорошо.
Я думаю, что очень во многих случаях в России либо нет нужных препаратов, которые уже зарегистрированы и применяются на Западе. Также у нас огромная проблема с очередями, с местами на операцию, и иногда то время, в течение которого ты ждешь квоту и место, — сильнейшая угроза жизни ребенку”.
Валерий Панюшкин, специальный корреспондент “Русфонда” пишет: “Когда доктор Поляков говорит, что не знает ни одного ребенка, которого отечественная медицина признала бы инкурабельным, а он поехал бы за границу и выздоровел, доктор, видимо, судит по комиссии Минздрава, которая отправляет детей лечиться за границу и в которой доктор заседает. Вероятно, там и вправду так. Русфонд в прошлом году отправил лечиться за границу 202 ребенка. Из них 43 с онкологическими диагнозами. Шестеро умерли. То есть мы знаем 37 детей, которые болели раком, поехали лечиться за границу и выздоровели или находятся в стойкой ремиссии. Мой друг доктор-онкогематолог Алексей Масчан навскидку по именам назвал мне двух своих пациентов, которым он не мог помочь, а они поехали за границу и выздоровели. Если бы повспоминал, назвал бы несколько десятков. Это нисколько не дискредитирует отечественную медицину. Это радует.
Отечественную медицину дискредитирует другое. На прошлом Гайдаровском форуме вице-премьер Ольга Голодец сказала, что российская медицина хороша, несмотря на то, что на нее расходуется 3,5% ВВП, тогда как в Соединенных Штатах – 15%. Вице-премьер, правда, забыла уточнить, что ВВП Соединенных Штатов в семь раз больше, чем ВВП России. То есть в России на медицину расходуется даже не в пять раз меньше денег, чем в Америке, а в тридцать раз меньше”.
Дорогие друзья, мы будем рады, если вы присоединитесь к дискуссии и выскажете свое мнение.